Род Волка - Страница 97

Он тут же забыл о Семене и принялся водить заостренной палочкой по поверхности песка. Иногда он бурчал что-то себе под нос, стирал нарисованное и чертил снова. Семен не стал мешать – отыскал плошку с остатками жира, поджег фитиль и пошел бродить по пещере, в который раз рассматривая рисунки на стенах. Бизоны, мамонты, носороги, медведи, кабаны, лошади… вот тигр или безгривый лев, пронзенный копьями, а это – охотники расстреливают из луков стадо оленей… Честно говоря, живописью Семен никогда особо не интересовался. В детстве родители водили его, конечно, по музеям и картинным галереям, но… Как-то это все не воспринималось, не волновало душу: ну, шедевр и шедевр – раз все говорят, значит, так оно и есть. Обидно, конечно, что кто-то получает от созерцания картин удовольствие, а он нет. К балету или оперной музыке он тоже равнодушен – что поделаешь, не дано свыше! А вот незатейливые рисунки старого мастера, раскрашенные в три цвета без полутонов, прямо-таки брали за душу. Или это влияние обстановки? Или, может быть, осознание того факта, что все это изначально предназначено не для живущих людей, а для умерших и еще не рожденных, то есть, по сути, для вечности?

Отступала повседневная суета. В сухом холодном полумраке пещеры казались мелкими, ненужными и незначительными дела, творящиеся снаружи. Как сказал Булат Шалвович:

Спите себе, братцы, —
Все придет опять,
Все должно в природе
Повториться…

Что было сегодня? Так… мелкий, бытовой эпизод… Это он решил, что произошла вселенская катастрофа. На его глазах погибло полтора десятка человек. Они яростно дрались друг с другом. А могло погибнуть полсотни. Ну и что? Что-то изменилось бы в этом мире? Он-то знает, какой длины история и из чего она состоит. Здесь еще будут государства, армии. Будут войны, будут погибшие цивилизации и города, вырезанные до последнего человека. И все эти миллионы зарезанных, замученных, сожженных мужчин, женщин, стариков и детей исчезнут бесследно. В истории останутся имена лишь тех, кто вел армии. Неужели в этом есть какой-то смысл? А если есть, то для КОГО? А бизон щиплет траву на стене пещеры. И будет щипать всегда… Да, Художник знал, что делал, когда звал его в пещеру.

– Смотри, Семхон! – позвал старик.

Едва намеченный контур откинутой назад головы и рогов, абрис корпуса и верхней части ног, штрихи, обозначающие напряженные мышцы крупа…

– Да! – сказал Семен. – Это так. Давай проверим – позовем кого-нибудь, кто не знает, и спросим: что это?

– Давай, – сказал старик, не отрываясь от созерцания своего произведения.

* * *

Семен выбрался из пещеры и обнаружил, что лагерь пуст. Он забыл уже, что… Впрочем, нет, не забыл, но… Возле главного кострища копошилась девочка, которую звали, кажется, Сухая Ветка.

– Пойдем со мной, Веточка, – ласково поманил Семен, стараясь не испугать ребенка. – Иди, не бойся! Мы покажем тебе новую картинку!

Девочка поднялась с колен и покорно пошла к пещере. Они остановились за спиной Художника, и Семен показал пальцем на рисунок:

– Скажи, что это? Говори, не бойся! – Девочка молчала, и он добавил: – Скажи, что там нарисовано? Никто не обидит тебя. Разве ты видела, чтобы Семхон обижал маленьких?

– Я не маленькая, – прошептала девочка. – Там кто-то бежит.

Художник оглянулся, и брови его изумленно взлетели вверх:

– Кого ты привел, Семхон?!

– А что такого? В лагере больше никого не было… Но видишь, она сразу поняла, что ты нарисовал!

– Действительно, – немного смутился старик. – И все равно, ты ведешь себя странно, Семхон. Я и раньше замечал: ты разговариваешь с женщинами почти как с равными, словно они люди. А теперь вот уродку привел!

– Да почему же она уродка?! – возмутился Семен. – По мне, так она самая красивая девочка на нашей стоянке! Я недавно видел, как купаются тетки. Это же жуткое зрелище! Даже те, которые совсем молодые: сиськи болтаются до пояса, животы, бедра жирные, все свисает, все в складках. Те, которые еще не рожали, не такие ужасные, но, в общем, тоже хороши! Это называется…

Семен хотел произнести мудреное медицинское словечко, но вовремя спохватился:

– В общем, ты извини, если я говорю что-то неприличное, но это мне не кажется красивым.

– Хм, а что, собственно, красивого может быть в женщине? – удивился Художник. – Нашел где красоту искать – бабы есть бабы. Их же не для красоты держат.

– А для чего? – опешил Семен.

– А то ты не знаешь! Через них происходит возрождение человека. Опять же, орудием мужским в них пошуровать можно, еду они готовят, шкуры мнут, одежду делают. Женщины – существа полезные. – Старик подумал и добавил: – Даже полезнее собак!

Семен стоял и хлопал глазами, не зная, что ответить. За его спиной тихо всхлипывала девочка. Художник продолжал:

– Я согласен, что даже нормальная голая баба – зрелище малоприятное. А уж эта урода – ты меня извини! Думаешь, она просто еще не дозрела? Да она давно взрослая! Ее соседи нашему Окуню всучили в придачу к нормальной бабе. Только он ее от себя сразу прогнал, а никто другой не позарился!

Девочка шмыгнула носом и коснулась сзади рубахи Семена. Он это почувствовал и решил стоять на своем:

– А я говорю, что она красиво двигается! Пластика у нее хорошая!

– Что-что?! – искренне удивился Художник и, обращаясь к девочке, резко скомандовал: – Раздевайся! Быстро!

Ветка покорно распустила ремешок, стягивающий разрез на груди, и сняла через голову свой уродливый меховой балахон. Старик поднялся с колен и, подсвечивая себе коптящим фитилем, осмотрел скукоженную понурую фигурку девушки со всех сторон. От холода и страха кожа ее покрылась пупырышками, редкие тонкие волосики на предплечьях и голенях встали дыбом.